«ЖИТЬ НАДО С РАСТОПЫРЕННЫМИ УШАМИ». Русский мир. 10.2011

Его знают и любят во многих странах. В США Евгения Догу наградили золотой медалью «Человек второго тысячелетия». В 2001 году он получил медаль имени академика С.И. Вавилова – признание лирика физиками. Вальс Доги из кинофильма Эмиля Лотяну «Мой ласковый и нежный зверь» ЮНЕСКО признала одним из четырех музыкальных шедевров ХХ века! Автор знаменитого шедевра охотно признает себя и русским, и молдавским композитором, но убежден, что он – человек мира. Может, поэтому большую часть жизни он проводит на два дома и на две страны. Зимой Дога в Москве пишет музыку, а весной перебирается в солнечную Молдавию. «Я человек весны, поэтому всегда с первым теплом еду в Кишинев, – говорит Евгений Дога, – туда, куда весна приходит раньше».

– Я не считаю, что живу на два дома, тем более раздваиваюсь. Дом – понятие условное. Как прописка. Можно говорить о прописке в ЖЭКе, а можно о духовной прописке. Так сложилась моя жизнь, что духовную прописку я получил между Москвой и Кишиневом. Это пространство я складывал всю жизнь и как композитор завоевал его и в Узбекистане, и в Заполярье, и на Балтике. Оно мое, может, с 1962 года, когда женился, кстати, на москвичке, может, с 1967-го, когда впервые прозвучал в эфире «Маяка». И я не намерен от него отказываться.

– Какие они – эти два дома?

– Я не смотрю на человека в профиль или сзади, только прямо в лицо. В отношении города у меня тот же принцип. Москва – это не метро, электрички или толпы на улице. Ее лицо не разглядишь сначала, а когда всмотришься, то бешеная ритмика захватывает, но если в ней раствориться, то погружаешься в медитативный транс, который помогает разобраться в себе. Кому-то такое отношение к мегаполису покажется излишне отстраненным, но мне оно помогает максимально реализоваться.

– И где вы медитируете?

– Зимой и особенно осенью на Воробьевых горах. Иду туда отдохнуть душой, иду за дозой поэтического настроения. Люблю знаменитую лестницу и набережную с панорамой на «Лужники». Летом там суетно, но это тоже один из видов жизни Воробьевых гор. Есть в них какая-то загадка. Мне по душе ее наблюдать. Наверное, еще и потому, что я из тех не мегаполисных людей, которые сохраняют верность единству природы и человека. В лесу люблю думать, там становишься лучше и чище. К Воробьевым горам прирос и потому, что здесь рождаются идеи и мои музыкальные импровизации. Музыку в лесу не писал, но энергетическая мощь природы, ее первозданность питали меня и питают.

– А дух Кишинева – это ваша песня «Мой белый город»?

– Не люблю конкретики. Она лишает загадки. У каждого свой «белый город». Это символ. Я слышал, Белгород сделал мелодию моей песни гимном своего города. Вот попадание в мечту о белом городе. У меня она связана с Кишиневом. Там небо днем сочнее, вечером темнее, в воздухе разлито больше неги, энергетика не столь сильна, как в больших городах. В Кишиневе естества больше, хотя сейчас его меньше, чем раньше. Я это вижу по птицам. Раньше они кружили над городом, как над райским садом. Сегодня редкая приличная птица долетит до центра Кишинева. Кто над Москвой летает, особенно в ее сердце, говорить неудобно. Задержите взгляд, к примеру, над башнями Кремля. Увидите.

– Евгений Дмитриевич, вы так музыкально говорите, что создается впечатление, будто не слова произносите, а напеваете мелодию вашего знаменитого вальса...

– Я с годами понял, что мы не пишем, не сочиняем, а записываем музыку. Ее диктует нам кто-то свыше, пережитое и любовь. Просто надо настроить свои душевные антенны и жить, извините, с растопыренными ушами. Так у меня было с вальсом, который полюбила публика. Кстати, я не могу понять – почему именно его? Может, за попадание прямо в пульс. Хотя накануне у меня был ступор: завтра запись, через несколько дней – съемки картины, а у меня нет мелодии, но есть какая-то непробиваемая уверенность, а скорее, догадка, что все будет хорошо. И это «хорошо» появилось к 11 часам вечера. Я сел и написал партитуру. Легко и как будто под диктовку.

– Как родился ваш творческий союз с Эмилем Лотяну?

– Эмиль появился в Кишиневе в середине 50-х годов, приехал из Бухареста. Когда он шел по улице, девушкам «скорую помощь» вызывали. Такая энергетика от него шла. Каждая мечтала с ним познакомиться. И он им отвечал сердцем, но сколько их разбил – не счесть. Что, кстати, не мешало ему творить. Он в то время выпустил две книжки стихов. Я тогда работал на киностудии «Молдовафильм» и написал на его стихи музыку. Первой нашей картиной были «Лаутары». Он мне сразу сказал: «Ищи мотивы в деревнях». Он меня, по сути, «мордой ткнул в народное корыто». И я, помотавшись по селам, понял, чем надо насытить пространство фильма. Такой же метод погружения мне помог и в картине «Табор уходит в небо». И потом, чтобы понять Россию и русских, я тоже уезжал куда подальше. Раз, когда ко мне уже пришла известность, мы были на каком-то фестивале в Кировской области. Ну, думаю, поеду-ка я в русскую деревню с концертом. А мне отвечают: «Дорог нет». Я стал настаивать. Повертели организаторы пальцем у виска и дали трактор. Полдня мы на этом тракторе с прицепом, на котором стояло фортепиано, тащились по бездорожью. Мои певицы в концертных платьях сидели в кабине с трактористом, а я на прицепе – берег инструмент. Приехали, а деревня – это пять домов и 12–14 слушателей. Никогда не забуду, как местные мужики на руках нас переносили в дом. Иначе мы в своих фраках просто утонули бы в весенней грязи. Фортепиано еле прошло в дверной проем. Но самое щемящее было потом. Музыку слушали, но я не понимал – нравится или не нравится? Не хлопали. Меня то в испарину, то в озноб бросало. Весь концерт – в тишине! Когда я уже был мокрый как мышь от страха, решил заканчивать и поблагодарил зрителей за внимание. Ко мне в звенящей тишине встала и подошла полная, с натруженными руками пожилая женщина. Бухнулась на колени и поцеловала мне руку. Я даже отпрянуть не смог – некуда. Теснота. А она говорит: «Милок, я не знаю, кто ты, но дай Бог здоровья той женщине, которая тебя родила! Я и не знала, что такая музыка бывает». Такого я больше не слышал – ни в Кремле, ни в Колонном зале, ни на каких концертных площадках – нигде. Это меня пробило насквозь. Потом, когда писал вальс для «Моего ласкового и нежного зверя», не то чтобы эта женщина стояла перед глазами… Нет. Но вот эта русскость, которую я, надеюсь, тоже впитал в себя и которая будет со мной до конца жизни.

– А Лотяну вальс понравился?

– Мы с ним об этом не говорили. Все считают, что мы были близкими друзьями, но это не так. У нас были тесные творческие отношения. А в жизни мы держали дистанцию. Наверное, у нас были даже подчеркнуто строгие отношения. Лотяну вообще внешне держался доступно, а на самом деле был замкнут. Восторгов с его стороны я никогда не слышал. Только много позже читал его отзывы в прессе, где он очень красиво говорил о моей музыке. И тоже много позже я понял, что наша встреча – судьба. Сейчас трудно представить его фильмы без моей музыки, а меня – без него. Это выстраданная органика, а не подкладывание музыки к ленте, что сейчас делается, к великому сожалению. Лотяну понимал, что музыка – не памперсы, чтобы ее подкладывать.

– Как вы думаете, почему у молдаван такая судьба: сначала страну оставляет ее элита – Евгений Дога, Эмиль Лотяну, София Ротару, Григорий Виеру – всех не счесть, а потом полстраны тянется по всему миру в поисках заработков?

– Считается, что страна маленькая. Вот и едут творческие люди, чтобы реализоваться в больших странах, а амбициозные люди отправляются туда, где больше возможностей заработать. Но есть и другая сторона медали: государство не уделяет внимания тому, что происходит в обществе, а общество сегодня на грани безумия от информационной интоксикации. То же самое могу сказать и о России. Просто Молдова крохотная, и проблема видна ярче. В России еще иногда предпринимаются какие-то шаги, чтобы насытить информационное и духовное пространство не только ядом или гламуром, но… Телевизор и газеты-журналы и в Кишиневе, и в Москве в основном пестрят не своими новостями, а из Голливуда.

Может, потому такие личности, как Мария Биешу или Гизела Ципола, забыты. А, например, о Ларисе Брума – потрясающей молдавской певице – в Молдове спрашивают: «Кто это?» Зато отлично знают «звезд» однодневок из Голливуда, Франции, Италии. Понимаете, какой бы чистой ни была река, но, если притоки грязны, со временем грязной станет и она сама. К сожалению, мы не можем избавиться от этих грязных притоков. Я не против них, но хочу, чтобы у нас пойма была чистая. Из-за этих притоков мы больше не видим реку. Вот почему этих людей, о которых вы меня спросили, не видно. А знаете, сколько в Молдове прекрасных врачей, которые являются гордостью российской медицины? Есть в Молдове выдающиеся личности, но страна не знает, как привлечь их. Есть у молдаван такая пословица: «Хлеба не получится, если не замесить тесто и не поставить его в печь». Вот и Россия не хочет месить тесто – сразу хочет хлеб есть. Я являюсь президентом жюри конкурса талантливых детей. Мы встречаем огромное число одаренных детей, заботу о которых должно взять на себя государство, но оно, к сожалению, этого не делает. Дети вынуждены уезжать за границу. Оттуда они приезжают уже с именами, богатые и чужие. Имена назвать? Анна Нетребко, нобелевские триумфаторы ученые Константин Новоселов и Андрей Гейм. Да даже Дмитрий Хворостовский. Почему мы вынуждаем их преодолевать различные проблемы, когда мы могли бы организовать для талантов все необходимые условия? Да возьмем, к примеру, меня. Думаете, я уехал из Кишинева потому, что мне там нечего делать? Все жестче. За двадцать лет в Молдове не было напечатано ни одной моей ноты. Что говорить о простых людях, которым надо думать не о том, как пробить дорогу своей музыке, а о том, как и чем накормить детей и дать им образование? Понимаете, эпоха, я считаю, вообще ставит нас перед жестким выбором: если мы не придем к осознанию того, что дом заканчивается вовсе не за порогом нашей квартиры конуры, а составляет культурное и духовное пространство, именуемое «родина», которая требует такого же ухода, как дом и дети, то жизнь нас разбросает-распылит по всему миру. Что она уже делает с теми, кто не бережет того, что дано предками.

– Что бы вы сделали, чтобы вернуть этим людям дом, любимое дело?

– То, что и делаю. Каждый должен заниматься своим делом. Я – музыкой. Но для занятия ею тоже нужны условия. Ведь с тех пор как возникла проблема авторских прав, многие решили: чем платить, лучше вообще не транслировать – например, мои произведения. Государство не принимает разумных и работающих законов. Таких, как во Франции, к примеру, где закон обязывает, чтобы 70 процентов печатной и транслируемой информации было местного производства и только 30 процентов – иностранного, по двойной или даже тройной цене. Поверьте, во мне вовсе не жадность говорит. Я достаточно зарабатываю. А полученные доходы можно направлять в местный бюджет, что, кстати, и делают французы, немцы, итальянцы.

– Вам как художнику приходится сегодня думать о куске хлеба – работать на заказ, изматывать себя продолжительными гастролями?

– Разумеется. Так устроен мир. Вот сейчас работаю над оперой «Диалоги о любви». Как-то приехал ко мне директор Казанского театра оперы и балета и попросил предоставить им право премьерной постановки. Честь? Разумеется. Но всякая музыка – не важно, выстраданная или на заказ, – всегда долго и трудно вымучивается, нежели пишется. А пишется – за присест-два. Это нормально. Как и то, что, если сможешь преодолеть лень и обыденность, – родишь музыку, не сможешь – дашь штампованное ремесло.

– Помимо таких заказов и заказов для фильмов вам приходилось писать музыку к съездам партии и комсомола? Не жалеете об этом?

– Ответ на вопрос дают слушатели. Они любят, написанные на заказ «Мой белый город» или вальс из «…Зверя». Да, это все заказ. Кстати, полезно помнить: вся или почти вся лучшая в мире музыка, особенно церковная, – Баха, Бетховена, Моцарта и многих других – писалась на заказ.

– Какая из трех открытых вами певиц – Мария Биешу, София Ротару, Надежда Чепрага – стоила вам больших нервов?

– Все. Сначала Мария Биешу, как моя однокурсница, не могла меня воспринять как композитора. Мол, «песенник». А София Ротару и вовсе не хотела петь «Мой белый город». Эту песню я написал для документального фильма о Кишиневе, но на студии долго не могли решить, кто ее споет. Кто-то вспомнил, что в консерватории на третьем курсе есть одна девочка с Буковины, которая здорово поет старинные молдавские романсы. Было решено, что пока пусть она «вчерне» напоет песню, а потом будет найдена настоящая певица. Но студентка наотрез отказалась, сказала, что у нее сессия. Ее с трудом удалось запихнуть в автобус и привезти на киностудию. Девушка, несмотря на то, что была нервная и недовольная, сразу «схватила» мелодию. И все оторопели от красоты ее голоса и от того, как он сливался с мелодией. Она сама не ожидала такого эффекта, потому глаза ее стали увлажняться. Она тихо сказала: «Можно я еще раз спою?» Песню записали. Она для Ротару стала отправной точкой. А в 1973 году песню рекомендовали на музыкальный конкурс «Золотой Орфей» в Болгарии. Ротару не хотели выпускать, хотели заменить другой певицей, но мне удалось все уладить, для чего пришлось даже сходить на прием к секретарю обкома партии. Я очень рад, что у Софии Ротару сложилась карьера, несмотря на то, что наши пути потом разошлись. Обидно только, что распространяют слухи о якобы каких-то кознях между нами. Что же касается Hадежды Чепраги, то она долго не хотела петь в модном сегодня этническом стиле. Уговорил. И я их всех люблю за то, что они были и есть в моей жизни.

– Супруга не ревнует?

– Понимает. Мы с ней познакомились в Кишиневе, где Наташа после окончания московского института отдыхала у своей тетки. Как-то после 11 вечера выхожу из дома, сажусь на мотороллер и вижу проходящую мимо девушку. Я ей в шутку: «Хотите  прокатиться?» Она отвечает: «Почему нет?» И хотя в то время я был уже взрослым парнем – за 25 перевалило – и мог бы, конечно, себе что-то в отношении девушки позволить, даже мысли такой не возникло. Когда мы вернулись к ее тетке, Наташа вдруг ей сказала: «Тетя Клава, мы с Женей решили пожениться!» Я думаю: «Ничего себе! Мы же ведь об этом не говорили!» А Наташа звонит в Москву. Ее мама берет трубку. И от услышанной новости падает в обморок. Оказывается, в Москве у Наташи был молодой человек, за которого она собиралась замуж. Через неделю мы приехали с ней вдвоем. Потом родили дочь Виорику.

– Сегодня вы уже дедушка. Как вам эта роль?

– Мне на роду написано быть дедом. Сложите первые буквы моих фамилии, имени и отчества – Дога Евгений Дмитриевич. Что получится?

– И как дед понимает внука?

– Рискую прослыть ветреным, но благодаря ему в последние годы прирастаю к «Охотному Ряду». Мне чужда его торговая начинка, но внешний вид и жизнь вокруг… При всей спорности художественной ценности «Охотного Ряда» я помню другое. Раньше на его месте была отчужденная от людей площадь, перегруженная автомобильными выхлопами. Сегодня это место притягивает людей. Я лично получаю подпитку от зелени, парков, и моя жажда первозданности никогда не проходит. Она просто ищет новые источники утоления. Кто-то за этой подпиткой идет в «Охотный Ряд». Я, глядя на внука и людей, которых там всегда много, понимаю, что есть и другая жизнь, которую стоит наблюдать и пытаться ее понять.

– Что вам мешает наблюдать за жизнью в вашем белом городе?

– Как говорят в Молдове, «в соседнем саду яблоки слаще». Но народ не так прост. В Москве не в свой адрес, но слышал: «Понаехали тут». В Кишиневе люди мягче, но поддевают: «Что, маловато солнца в Москве?» Меня ни то, ни другое не трогает. Люди, которые такое говорят, ни себя, ни страну не понимают, а потому не любят. Ведь для того, чтобы полюбить, надо знать, а они ни Россию, ни Молдову не знают и дальше собственного носа не видят. Мне повезло. Я горд тем, что, когда в 1991 году над Москвой взметнулся триколор, у меня ком к горлу подступил. До этого я подобное пережил в Кишиневе. Ни то, ни другое от себя отделить не могу. И не собираюсь.

– В США вас наградили золотой медалью «Человек второго тысячелетия». Ощутили себя человеком мира?

– Ну, не из-за медали, это точно. Это чувство во мне давно живет. Оно помогает оставаться самим собой, думать, чувствовать, музыку писать. А медаль мне прислали в обычной посылке. Я про награждение узнал, как и все, из СМИ. Может, поэтому, когда получил извещение о посылке, подумал: вдруг это розыгрыш? Еще поэтому и я, и на почте не подозревали, что этой золотой посылке цены нет. Помню, коробку получил  огро-о-мную. Открываю ее, а там – сплошная упаковочная бумага. Ну, думаю, точно розыгрыш. Было не по себе, но, когда мы вместе с женой преодолели все слои упаковки, обнаружили маленькую коробочку, а в ней – медаль необыкновенной красоты. Потом смеялись над собой. Все как в жизни – чтобы получить что-то, надо столько в себе преодолеть, что когда получаешь это «что-то», то понимаешь – это всего лишь миг, но ради него, как и ради возвышающей музыки, стоит жить.

Русский мир