Об Эмиле Лотяну вспоминает автор музыки к его лучшим фильмам композитор Евгений Дога. Бульвар Гордона. 1.11.2011

6 ноября создателю культовых картин «Табор уходит в небо» и «Мой ласковый и нежный зверь» исполнилось бы 75 лет
 
Один из самых ярких режиссеров советского кино вырос на границе Украины и Молдавии, в его жилах текла румынская, польская, русская и украинская кровь. Его предки Лотоцкие, впоследствии Лотяну, владели мельницей, а мельников в народе всегда считали колдунами. У старшего сына в семье, Эмиля, колдовские способности преобразовались в творческие, он писал стихи и прозу, обладал актерским и режиссерским даром, знал несколько языков, хорошо чувствовал музыку. А после того как в детстве вместе с родителями он увидел знаменитый вестерн «Дилижанс» Джона Форда, желание стать режиссером перевесило все остальные стремления и склонности. В том, что решение принято правильно, он убедился, когда на экзаменах во ВГИК вытащил билет, в котором нужно было рассказать именно об этом фильме.

В Советском Союзе не было человека, который не слышал бы о режиссере Лотяну и не смотрел — иногда по нескольку раз — его картины, появление которых становилось настоящим событием: «Лаутары», «Табор уходит в небо», «Мой ласковый и нежный зверь», «Анна Павлова». Судьба подарила ему 12 лет славы — призы на советских и зарубежных фестивалях, зрительское признание. И 20 лет полузабвения и бездействия — с 1983-го по 2003 год Лотяну снял всего несколько документальных фильмов...

Об Эмиле Лотяну вспоминает автор музыки к его лучшим фильмам композитор Евгений Дога.

«ВСЕ В НЕМ БЫЛО НА ЗАПАДНЫЙ МАНЕР — РЯДОМ С НИМ МЫ ЧУВСТВОВАЛИ СЕБЯ «СОВКАМИ»

— Евгений Дмитриевич, ваши отношения с Лотяну выдержали испытание временем — вы ведь знали друг друга почти всю жизнь?

— Мы познакомились в конце 50-х в Кишиневе, куда Эмиль приехал из Бухареста. Его появление в городе не осталось незамеченным, все в нем было на западный манер — рядом с ним мы чувствовали себя настоящими «совками».

Во-первых, мы говорили не на румынском, а на молдавском — языке, придуманном специально для того, чтобы две ветви одного народа отличались друг от друга. Многим в то время еще и букву «у» из фамилии убрали, как, например, семье Софии Ротару, которая по документам стала Ротарь. Это уж потом она вернула настоящую под видом сценического псевдонима. А Эмилю как-то эту «у» удалось сохранить.

Он казался человеком из какой-то иной, красивой и недоступной нам жизни: уверенно и свободно держался — высокий, статный, с роскошной шевелюрой. А как был одет! Модный плащ нараспашку, небрежно накинутый красный шарф, кожаная сумка на правом плече.

— Девушки, наверное, прохода ему не давали?

— Многие — кто тайно, а кто и явно — вздыхали по такому красавцу. У Эмиля даже время от времени возникали проблемы по женской части...

Со Светланой Томой на съемках картины «Табор уходит в небо», 1976 год. «Все, кто у него снимался, были его произведениями. Эмиль находил юных девушек и воспитывал из них замечательных актрис»

— Тогда он уже занимался режиссурой?

— Нет, проучившись два года на актерском факультете Школы-студии МХАТ и бросив его, только осваивал профессию режиссера во ВГИКе. Но поначалу мы узнали его как журналиста и поэта. Некоторые при упоминании о его поэзии кривятся, но, на мой взгляд, стихи он писал великолепнейшие, я восторгался его образами.

Наверное, можно одновременно сравнить Эмиля с русским поэтом Алексеем Кольцовым, у которого были такие же народные мотивы, и с витавшим в облаках Максимилианом Волошиным. В поэзии Лотяну было два измерения — земное и возвышенное.

Неслучайно позже, в 72-м году, у нас с ним родилась идея написать балет о герое молдавской мифологии «Лучафэрул», где Эмиль выступил либреттистом. У этого произведения был большой успех — мы даже получили за него Государственную премию СССР. Лотяну интуитивно прочувствовал главного героя — звездного человека, спускающегося с неба на землю по нити света, потому что такая же связующая нить присутствовала в его мировосприятии.

Но вернемся к 60-м годам. После окончания ВГИКа Эмиль пришел работать на киностудию «Молдова-фильм», где я с 67-го писал музыку для картин других режиссеров. Там мы начали общаться более тесно — как-то, подойдя ко мне, он сказал: «Над следующей моей картиной будем работать вместе».

— Удалось?

— Ничего подобного! Время шло, а он сотрудничал с другими композиторами. Так продолжалось лет пять, и, надо сказать, это был не лучший период в его творчестве, хотя он снимал и замечательные работы — например, потрясающие «Красные поляны», с которых началось «поэтическое кино» Лотяну.

Евгений Дога: «Наша дружба была не только творческой, но и этнической. Лотяну был единственным человеком в Москве, с кем я мог поговорить по-румынски»

Только спустя годы я понял, почему он так долго не приглашал меня в свои фильмы. Эмиль очень осторожно и тщательно подбирал людей в свою команду — к каждому присматривался годами. Для него важными были два момента: с одной стороны, человек должен походить на него по духу, с другой — обладать качествами, которых у него не было. Зато, однажды выбрав, он уже никогда не предавал. Есть режиссеры, которые в каждую картину приглашают нового композитора, ищут добра от добра. Эмиль в этом смысле был очень верным.

Нашей первой совместной работой стали «Лаутары».

— Ленте, снятой в 71-м году, исполнилось 40 лет, а зрители до сих пор называют ее одной из самых любимых.

— Удивительно, но ею продолжает интересоваться и самая недоброжелательно настроенная часть зрительской аудитории — критики считают «Лаутары» лучшим фильмом Лотяну.

Не знаю, нужно ли в творчестве ставить баллы. Если искусство настоящее, каждое произведение по-своему увлекательно и ценно. Говорить, что одна лента на первом месте, а другая — на 10-м, неправильно: это не спорт, чтобы победителей расставлять на пьедестале почета. Для меня же как для музыканта «Лаутары» значимы прежде всего потому, что вернули меня к фольклору, к истокам, ко мне самому. По аналогии с «Моими университетами» Горького я назвал эту работу с Эмилем «Моими консерваториями».

— Сколько их было?

— Как минимум, три. Первая, с молдавским фольклором, — уже упомянутые «Лаутары». Потом была вторая, цыганская, — «Табор уходит в небо». До этого я о цыганской музыке понятия не имел, а изучив, понял: она уникальна. Молдавский фольклор одинаков от Днестра до Закарпатья, цыганский же — везде разный. Цыгане легко адаптировались к культуре народа, среди которого жили. Венгерские цыгане — одно, русские — совсем другое (причем в каждом регионе России).

«НАРДЫ — ЕДИНСТВЕННЫЙ ВИД ОТДЫХА, КОТОРЫЙ ОН СЕБЕ ПОЗВОЛЯЛ»

Во время работы над фильмом «Табор уходит в небо» Лотяну собирал аутентичных цыган по всему СССР, а исполнительницу главной роли Светлану Тому, студентку юрфака московского университета, кинорежиссер встретил на автобусной остановке...

— Правда, что вы собирали фольклор по всей стране?

— И делали это планомерно. Лотяну садился в один самолет, я — в другой: слушали, записывали, а вернувшись, анализировали собранный материал. Музыкальной основой фильма «Табор уходит в небо» стало творчество забайкальских цыган — раритетные песни семьи Бузылевых, которую абсолютно не затронула цивилизация.

Согласитесь, у цыган, которые ездят на «мерседесах» и живут в домах с 20 комнатами, вряд ли можно почерпнуть аутентичный материал. Да и снимались в картине настоящие цыгане, которых Эмиль находил по всему Союзу.

Ну и третья моя «консерватория» — русская. Ее я изучил, когда мы с Лотяну работали над экранизацией повести Чехова «Драма на охоте» — фильмом «Мой ласковый и нежный зверь». И особенно над «Анной Павловой», где я, по сути, переписал Сен-Санса.

— Чем он вам не угодил?

— Нужно было подать классическую музыку в современном ключе, и, по счастью, мне это удалось. Да и темперамент Лотяну требовал иной силы, мощи, иных эмоций — он ведь был очень динамичным режиссером, энергии которого хватило бы на 10 композиторов. Хотя и я слеплен из того же теста — нас родила одна земля...

Эмилю все давалось очень легко. Помню, как мы с ним писали балет «Лучафэрул». Кстати, было это в Доме творчества композиторов под Киевом — в Ворзеле, зимой с 71-го на 72-й год.

С супругой Галиной Беляевой и сыном Эмилем. «Потом уже Лотяну ее полюбил и женился, а поначалу понимал только одно: это глина, из которой можно ваять все, что хочешь»

Целую неделю Лотяну мотал мне нервы: я очень переживал, что мы не работаем, он же только ходил по комнате, насвистывал и подбрасывал в печку дрова. Потом сел и за две ночи создал либретто, которое само по себе уже являлось литературным произведением — мне ничего не нужно было делать, кроме как расслышать созвучную тексту музыку. Почти не прикасаясь к фортепиано, я за два с половиной месяца написал 500 страниц партитуры. Еще не завершил, а в Кишиневском театре оперы и балета уже шли репетиции...

— Почему вы с Лотяну решили на время поменять кино на балет?

— После окончания съемок «Лаутар» нам не хотелось расставаться. Он не был моим другом в общепринятом смысле этого слова (у меня вообще нет друзей). Нас связывало только творчество, но мы настолько привыкли почти все время проводить вместе, что поневоле задумались, что будем делать поодиночке. Вот и решили поработать в новом жанре. «Лучафэрулом» закончился кишиневский период нашей жизни — через четыре года начался московский.

— Как вас встретила Москва?

— Это была прекраснейшая пора — динамичная, яркая. К сожалению, как и любое счастье, длилась она недолго. В 74-м году на «Мосфильме» мы принялись за картину «Табор уходит в небо». Не успела она выйти на экраны, как у Эмиля появилась новая идея — снять «Мой ласковый и нежный зверь».

Квартир ни у него, ни у меня тогда не было, жили мы в гостинице при «Мосфильме». Эмиль обожал играть в нарды (это был, пожалуй, единственный вид отдыха, который он себе позволял, — мне трудно представить его валяющим дурака на берегу моря). Не знаю, откуда взялось увлечение восточной игрой, но дверь в его гостиничный номер по вечерам не закрывалась — там стояла очередь из желающих с ним сразиться кавказцев.

Какое-то время спустя нам дали квартиры (сначала ему, потом мне), но мы все равно очень много времени проводили вместе: читали и обсуждали сценарии. Мы были нужны друг другу — я понимал, что смогу себя выразить, он радовался моей музыке в своих картинах.

— Вы писали ее одновременно со сценарием?

С Галиной Беляевой, «Мой ласковый и нежный зверь», 1978 год. «Мягкая, добрая Галя очень страдала во время съемок. Работать с Эмилем было непросто, но именно с ним Беляева прошла замечательную актерскую школу»

— Мы сразу же оговаривали, что должно звучать в каждом эпизоде. Эмиль был одним из немногих, кто снимал под фонограмму. В основном режиссеры вставляют мелодии в готовый видеоряд. Даже термин такой есть — «подложить музыку», как будто это тряпка, которую стелют перед дверью, чтобы вытирать ноги. Моя фонограмма на съемочной площадке помогала актерам играть, создавала атмосферу, задавала ритм. Например, свадьба Оленьки Скворцовой изначально была задумана иначе, но истинный трагизм приобрела благодаря звучавшему в ней вальсу.«ЭМИЛЬ, ПОДОБНО ПИГМАЛИОНУ, ВЛЮБЛЯЛСЯ В СВОИ СОЗДАНИЯ»

— Но ведь из-за него вы очень сильно поссорились?

— Мы вообще часто ругались из-за творчества, но никогда не затаивали обиду. Ведь не стремились унизить и растоптать один другого, просто хотели сделать нашу совместную работу как можно лучше.

Лотяну вообще был перфекционистом, все старался доводить до совершенства. А у меня, как назло, долго не получалось написать так, как мы с ним хотели. Дошло до того, что завтра нужно было снимать сцену свадьбы, а музыка для нее не только не записана, но даже не создана.

Вечером Эмиль ворвался ко мне в номер, слово за слово — мы с ним разругались вдрызг, и он, выбегая, так хлопнул дверью, что она чуть не сорвалась с петель. На меня это подействовало — к утру вальс был готов. Когда мелодия прозвучала на площадке, все просто обомлели и просили сыграть ее снова и снова.

— Как Эмиль Владимирович выбирал актеров для своих картин?

— Он, конечно, приглашал звезд: Леонида Маркова, Кирилла Лаврова, Олега Янковского. Но гораздо больше любил снимать тех, из кого можно лепить, с одной стороны, нужные ему образы, с другой — самого себя. Не знаю, как остальные, а я во всех его героях вижу самого Эмиля — его жесты, экспрессию, импульсивность. Он будто имплантировал себя в своих актеров.

Все, кто у него снимался, были его произведением, поэтому, работая с другими режиссерами, теряли свою прелесть и привлекательность. Эмиль находил юных девушек, воспитывал из них замечательных актрис, а потом, подобно Пигмалиону, влюблялся в свои создания.

Свету Тому он приметил на автобусной остановке — девушка только что поступила в университет на юридический факультет и об актерской карьере даже не помышляла. Чего стоило Эмилю уговорить родителей отпустить Светлану на съемки фильма «Красные поляны»!

— Следующая его находка — Галина Беляева?

— Ее в воронежском хореографическом училище отыскала ассистентка Лотяну Тамара Тавризян. На роль Оленьки нужна была девушка, похожая одновременно на Одри Хепберн, Татьяну Самойлову и Людмилу Савельеву — практически неразрешимая задача! Но Эмиль поднял на ноги всех: съемочную группу, друзей, знакомых. Героиню искали по всему Союзу, а сам он ежедневно пересматривал тысячи фотографий.

Когда Тамара привезла маленькую, нечеткую, похожую на паспортную, карточку Гали, режиссер сказал: «Да, она!» и поехал за Беляевой в Воронеж. Потом уже Эмиль ее полюбил и женился, а поначалу понимал только одно: это очень хороший материал — глина, из которой можно ваять все, что хочешь.

Мягкая, добрая Галя, которая кажется мне олицетворением всех самых лучших женских и человеческих качеств, очень страдала во время съемок. Работать с Эмилем было непросто — он заставлял ее вкалывать так, что вечером она просто падала без сил. Но именно с Лотяну Беляева прошла замечательную актерскую школу.

Творя, он забывал обо всем. Мог, увлекшись, использовать гораздо больше пленки, чем планировалось, и с него строго спрашивали за перерасход. Или заставить уставшую съемочную группу в конце рабочего дня переделать эпизод только потому, что на небе появилось какое-то особенное облако... Работал как одержимый. К сожалению, период активного творчества Лотяну длился недолго. После «Анны Павловой» Эмиль впал в немилость у кинематографического начальства, и ему долгие годы не давали снимать. Для него это было страшной катастрофой, он ужасно страдал...

— Для опалы имелась причина?

— Ничего конкретного. Конечно, характер у Эмиля был не сахар, он всегда говорил что думал, а чиновники от кино этого не любили. В споре обе стороны должны идти на компромиссы, Эмиль же этого делать категорически не умел.

У него начались какие-то конфликты на «Мосфильме» и в Госкино, его стали называть скандалистом. Но почему он скандалил? Да потому что чувствовал свою режиссерскую силу — хотел и мог работать. Но ему не давали, и тогда он замкнулся в себе. Потом началась перестройка, все в нашей жизни перевернулось с ног на голову. Кто-то выкарабкался из той тяжелой ситуации, в которой все мы оказались, а Эмиль стал ее жертвой...

А ведь он вынашивал и предлагал массу интересных идей — хотел снимать картину о Пушкине в Бессарабии, о Хаджи-Мурате — но, несмотря на уже готовые сценарии, ни одна из них не получила поддержки. Лотяну снял всего несколько документальных лент — о Свете Томе, Григоре Григориу и обо мне.

Последние 20 лет жизни он был практически без работы. Хотя время после 40-ка — поверьте мне! — самые плодотворные в творческом плане годы. Становится так обидно, когда думаю, сколько всего Эмиль мог бы сделать. Есть геноцид физический, в случае с Лотяну это был геноцид духовный. Однако тяжело было не только морально, но и материально — случались времена, когда он очень сильно нуждался.

«В КИНОТЕАТРЫ НА ЕГО ФИЛЬМЫ СТОЯЛИ ОЧЕРЕДИ, А САМ РЕЖИССЕР СИДЕЛ БЕЗ КУСКА ХЛЕБА»

— Но ведь его картины приносили огромную прибыль государству!

— Увы, деньги шли не ему. Да, стояли огромные очереди в кинотеатры на его фильмы, билетов было не достать. Лента «Табор уходит в небо» пользовалась большим успехом за границей, Света Тома вспоминала, что не могла ходить без охраны — ее просто рвали на части.

Чувствовал эту славу и я: никогда не забуду огромный хвост очереди в музыкальном магазине на Садовом кольце, где продавали пластинки с музыкой к фильму «Мой ласковый и нежный зверь». Сам же режиссер этих картин сидел буквально без куска хлеба. Как он радовался, когда ему давали хоть какую-то работу.

Помню, ему предложили снимать балет в двух частях для телевизионной студии «Экран»: он сразу оживился, даже внешне стал другим — напоминал прежнего Эмиля. Но съемки закончились, и он снова остался не у дел. Только незадолго до смерти Лотяну разрешили сделать картину «Яр» (о знаменитом московском ресторане), которую он так и не закончил.

— Вы работали с ним и над этим фильмом?

— Начал, но потом отказался — понял, что мне не интересна еще одна история о цыганах, которой не избежать постоянного сравнения с «Табором». Эмиль и сам это понимал, но других возможностей снимать у него просто не было. Работая над «Яром», он очень торопился. Думаю, знал о своей болезни и чувствовал, что скоро уйдет навсегда. Но все-таки не успел...

— Эмиль Владимирович скончался скоропостижно?

— Накануне Лотяну еще успел съездить в Болгарию (там решались какие-то вопросы по съемкам «Яра»), а возвращаясь назад, прямо в аэропорту потерял сознание. В Москве его забрали больницу, где он умер спустя неделю. Для всех, кто его знал, это было настоящим шоком. Никто не мог представить, что у 66-летнего режиссера рак, да еще и в последней, четвертой, стадии.

— В одном из интервью вы сказали, что в его болезни не последнюю роль сыграли долгие годы творческого простоя?

— Тут трудно что-либо утверждать наверняка. Онкология — такая пакость, которая подкрадывается к человеку исподтишка и часто не дает о себе знать до самого последнего момента, когда уже ничего нельзя исправить. Не думаю, что вынужденная 20-летняя безработица Лотяну стала причиной рака, но то, что она усугубила его состояние, — абсолютно точно.

Лотяну не мог жить без работы. Оскорбляло его и то, что он, человек, привыкший быть в центре внимания зрителей, критики и всей киношной братии, вдруг оказался на обочине — просто вышвырнутым из жизни. Но у нас такая традиция — не считаться с талантливыми людьми, думать, что они просто валяются на улице и при желании можно пару-тройку гениев запросто там найти.

Мне очень не хватает Эмиля. Наша дружба была не только творческой, но и этнической. Ни он, ни я так и не почувствовали себя москвичами — этот город был пространством для самореализации, а сердца наши оставались на родине. Лотяну был единственным человеком в Москве, с кем я мог поговорить по-румынски (Эмиль его очень хорошо знал и многому меня научил). Он ушел, и не с кем даже словом на родном языке перемолвиться...

Людмила ГРАБЕНКО

Бульвар Гордона